Мой сайт
 
Главная » 2010 » Июнь » 16 » А завтра была война
23:11
А завтра была война
Мы с братом пропадали на рыбалке, иногда что-то удавалось словить.67 лет назад в 4 утра фронт от Балтики до Черного моря взорвался залпами артподготовки. Не с нашей стороны - с немецкой, румынской и финской. Советские войска (далеко не все) попали под губительный огонь артиллерии и бомбежки, некоторые части были уничтожены практически полностью. Дальше была война. Об этом событии написаны десятки тысяч книг - каждый автор старался рассмотреть это событие со своей точки зрения. Документальных источников персонально у меня немного, но каждый - драгоценность. Под катом я размещаю воспоминания своего деда о том, как это было. Никакой крови, стремительных ударов и атак - это мы все знаем. Не знаем мы о том, что было в тылу. Об этом и рассказ. Я цитирую главу "Война" из этого произведения - На флот по приказу Сталина: мемуары / Геннадий Заболотских. - М.: Майор, 2007. - 224 с.: 70 ил. (ISBN 978-5-98551-029-4).


Война

В ХХ веке было много драматических событий и войн:
в начале века война с Японией, затем 1-я империалистическая
и гражданская войны, две революции и др.
Но одним из самых драматических событий века, безусловно,
была Великая Отечественная война.

Война застигла нас в Устье-Кильмези. Коснулась она всех. Нашей же семьи она коснулась самым жестоким образом. Утром 22 июня взрослые на барже по Вятке уезжали в Шурму на базар, там они и узнали о начале войны. Вечером баржа возвращалась в поселок с пьяными мужиками и плачущими навзрыд женщинами. Пришла беда. В июле в поселок привезли эвакуированных из Прибалтики просоветски настроенных людей. Это были культурные образованные люди, дети прилично знали русский язык, и мы с ними дружили. По вечерам все они собирались на берегу Вятки и пели песни. Мы с удовольствием их слушали. Вскоре их куда-то увезли, на их место привезли роту полувоенных мужчин, немцев Поволжья. Они занимались военным делом, по вечерам слонялись по поселку, говорили, что они так же ненавидят Гитлера, как и все советские люди. К зиме и их от нас увезли. Прибыли эвакуированные из Вятских Полян семьи, которые проживали вблизи железнодорожного моста через Вятку. Ожидали, что мост немцы будут бомбить, поскольку по этому пути из Сибири шло подкрепление в центр. Жителей поселка стали уплотнять. Мать отдала две из трех комнат, мы стали жить в одной. К нам поселили семью татар, жили дружно. В это время отец уже был мобилизован в армию.



Мобилизация проходила так, как показывают в кинокартинах. Только сборный пункт у нас был не у железнодорожного вокзала, а на берегу Вятки. Всю ночь перед расставанием отец с матерью обговаривали планы на жизнь. Мать была на восьмом месяце беременности, да нас было трое. Отец оставил какую-то сумму денег, советовал купить два мешка ржаной муки, печь хлеб вдобавок к получаемому пайку по карточкам, не разрешал маме плакать, чтобы не навредить будущему ребенку. Утешал, что война долго не продлится, и запасов муки возможно хватит до его возвращения. Увы! Рано утром весь поселок собрался на берегу, в армию уходило сразу более 70 человек, почти все мужское население поселка. Песни и слезы перемешивались со звуками гармошки. Под жалобный гудок буксира та же баржа, что возила людей на базар, увозила мужчин на фронт. Это было в конце июля 1941 г. В райцентре скомплектовали команду новобранцев и в тот же день их на пароходе по Вятке отправили в город Котельнич для прохождения курса молодого бойца. Правда, молодых людей среди мобилизованых уже не было, их забрали раньше. Отец был 1906 г. рождения, ему шел 35 год.
Несмотря на беременность, матери пришлось сразу же устраиваться работать санитаркой в больницу, никакой специальности у нее не было, но нужно было получить рабочую карточку на хлеб и другие продукты. 8 сентября родилась Галина. День ее рождения памятен тем, что в этот день мы не уберегли козлиное потомство, плохо пасли. Наша коза перепрыгнула через какой-то ручей, а три ее козленка не смогли и утонули. Мы же рассчитывали, что у нас осенью будет мясо. Мама огорчилась, но нас не ругала. Рожала она в больнице и разговаривали мы через окно.
По отцу я очень скучал, нас пугало будущее без него. Ежедневно вечером я забирался на крышу дома, устраивался у печной трубы и подолгу смотрел на Вятку - туда, куда увезли отца. Но надо было жить. Мать больше всего боялась колоть дрова для печки. Первым делом мы с братом Толей приспособились колоть чурки клином, что очень обрадовало мать. А с подселением к нам еще одной семьи вопрос с дровами был решен. Заготовку дров соседи взяли на себя. Юля полностью взяла на себя заботы по уходу за новорожденной. Мы с братом пропадали на рыбалке, иногда что-то удавалось словить. Поскольку снасти были самодельные, уловы были небольшими. Приспособились под камнями накалывать столовыми вилками маленьких налимчиков. Осенью по первому льду деревянными колотушками глушили рыбок. Варили уху.
Отец тем временем успешно постигал военное дело, с радостью писал, что научился метко стрелять из винтовки. После 2-х с половиной месяцев обучения, где-то в октябре, они пешком из Котельнича пришли в Москву. Он писал, что в целях маскировки шли только ночью, за ночь якобы проходили по 75 км.( мне не верится). Но в войну все могло быть, все выбивались из последних сил. Я несколько раз проезжал на поезде этот путь, от Котельнича до Москвы. Всегда мне чудилось, как с полной выкладкой бредут, выбиваясь из сил, в последний свой путь совсем не богатырского вида солдаты, многим из которых домой уже не суждено было вернуться. Не вернулся и отец.
У меня не отложилось в памяти, участвовал ли отец в знаменитом ноябрьском параде 1941 года на Красной площади, но в то время он был в Москве. Он писал, что в Москве случайно встретил своего брата Ивана, который шел в колонне лыжников, направляющихся на фронт, что, якобы, подразделение, в котором шел отец, уступало дорогу лыжникам. А он увидел брата, окликнул его, тот подскочил, они обнялись, но поговорить им не дали, даже не успели обменяться адресами. Мне кажется, что это как раз был момент после парада, после прохождения войск по Красной площади. Иван ушел с лыжниками и пропал без вести.

Возвращение в Юмочку

Получаемых по карточкам продуктов нам не хва-
тало. Запасы муки катострофически сокращались.
Встал вопрос – как жить дальше.

Война затягивалась, нам стало ясно, что заготовленной муки до конца войны не хватит. Несмотря на то, что отец не советовал возвращаться в деревню, где своего дома уже не было - его перед войной продали сестре отца Аксинье - в марте 1942 года мать наняла две подводы, тепло укутала нас, погрузила необходимые вещи, и мы за один день добрались до Юмочки. В Юмочке нас не ждали. Особенно возмущалась мамина свекровь (мы ее звали мамкой, она была второй женой деда, ее дети были чуть старше нас - они звали ее мамкой и, мы тоже). dinced.ru Но дед Тихон Романович, человек крутого нрава, после некоторого раздумья, сказал, что возвращаться нам на Вятку не нужно, а он выделит нам какое-то количество картофеля для еды и посадки весной. Через несколько дней Аксинья переселилась жить к родителям, а мы разместились в бывшем нашем доме. Это было в апреле 1942 г. Осенью дед умер. Отношения со свекровью у матери обострились. Мы привели в порядок заброшенный родительский дом матери и переехали жить туда. Жили трудно, зачастую голодно и холодно. Дом был старый и плохо держал тепло.

Погиб смертью храбрых…

Полтора года мы регулярно получали письма
от отца. Он знал, что мы с нетерпеньем их ждем.

Отец в декабре 41 года под Серпуховом был тяжело ранен. Писал, что три дня и три ночи он находился в сплошном аду, чудом остался жив. Сначала его привезли в Москву в приспособленную под госпиталь школу. Возмущался, что при переодевании у него исчез бумажник с 28 рублями, грешил на медсестер. Лечиться его отправили на Урал, в город Каменец-Уральский. По выздоровлении предложили выбор: шестимесячный отпуск домой или шестимесячные курсы военных финансистов, поскольку он был бухгалтерским работником. Он выбрал второе. Учился хорошо, часто писал письма, ему нравилось, что с ним как с фронтовиком обращаются уважительно.
После окончания курсов был направлен не на финансовую работу, как он рассчитывал, а строевым младшим лейтенантом, заместителем командира разведроты в Сталинград, хотя медкомиссией был признан непригодным по ранению к строевой службе. Но у войны свои законы тем более, что под Сталиградом тогда решался исход войны, судьба страны..Да он и не возражал против строевой службы и был уверен, что не погибнет, раз ни дробь, как он писал, ни шрапнель его уже не взяли. В Сталинград он прибыл в разгар сражения на Волге, 4 сентября 1942 года. В письмах кратко сообщал о переправе через Волгу под непрерывными бомбежками фашистов, О боевых буднях, потере товарищей. С гордостью писал, что его приняли в партию. Позже сообщил, что ему было присвоено очередное воинское звание – лейтенант, и он назначен на должность командира той же отдельной разведроты. Но до военкомата эти документы не дошли. В извещении о его гибели было указано, что он младший лейтенант, командир взвода, хотя раньше в справке из части было указано, что он заместитель командира роты Мы уточнять не стали. На размер пенсии это не влияло.
В декабре 42-го он сфотографировался бравым командиром, в военной форме, с пистолетом в руке. Фотографии пришли к нам, когда его в живых уже не было, он погиб 12 января 1943 года. Как стало известно из истории Великой Отечественной войны, корпус, в котором он проходил службу, участвовал в первом эшелоне наступающих войск по расчленению окруженной в Сталинграде группировки Паулюса. (Примечание. Как выяснилось позже, он погиб ночью с 11 на 12 января 1942 года, когда со своими подчиненными обеспечивал работу саперов по разминированию минных полей на ничейной земле - вырезал расчеты пулеметчиков).
Место его гибели я разыскал с помощью Совета ветеранов войны при Волгоградском Облвоенкомате. Он погиб в 15 км от Волгограда, около деревни Песчанка. В Песчанке сооружено два мемориала, куда перенесли погибших в округе воинов. В Южном мемориале и покоится прах нашего отца. Его фамилии на надгробии длительное время не было. Она была помещена благодаря депутату Госдумы РФ Льву Рохлину. К генералу Рохлину пришлось обратиться, поскольку в течение пяти лет мои просьбы об указании на мемориале фамилии отца никем не удовлетворялись. Я был возмущен, когда узнал, что около села Песчанки был воздвигнут обелиск в память о погибших там нескольким тысячам фашистов, а на его открытие приезжали из Германии и Австрии две тысячи родственников Место же захоронения моего отца остаевалось безвестным. Даже когда газета «Красная Звезда» опубликовала мою заметку с возмущением по этому поводу, то просьбы мои оставались без ответа. Тогда мне и пришлось просить генерала Рохлина, как бывшего командира 8 корпуса - отец же служил в 7 корпусе второго формирования. Корпус же Рохлина дислоцировался на том месте, где велись бои корпуса, в котором воевал отец.
Расчет отца, когда он предпочел учебу на курсах шестимесячному отпуску, был на то, что будучи офицером, он сможет нам помогать материально. Так и получилось - он сразу выслал нам денежный аттестат на 800 рублей, его денежное содержание первоначально было 850 рублей, хотя долго получать эти деньги нам не пришлось. Но и после гибели отца пенсию нам назначили 400 руб., тогда как за рядового бойца мы бы получали всего 60. Но к концу войны и эти деньги уже ничего не стоили.

В Юмочке

Юмочка привлекала нас тем, что там жили наши родствен-
ники. Особенно мы надеялись на поддержку деда Тихона Ро-
мановича. Так и получилось.

Сложность нашего положения в Юмочке залючалась в том, что отец нам категорически запретил вступать в колхоз, в противном случае мама теряла право иметь паспорт, который в свое время она получила с большим трудом. Но не вступив в колхоз, мы оказались в положении чужих среди своих и были ограничены в получении помощи со стороны колхоза. Хотя мать и работала в колхозе постоянно, а мы с Юлей тоже каждое лето работали, колхозниками мы не были. Нам выделили всего 15 соток земли, а этого было крайне мало для заготовки картошки на зиму. Нам не давали участков под покос для заготовки сена. Корову мы купили на деньги, вырученные от продажи клети от дома, который был продан раньше. Но все же без помощи колхоза мы бы не прожили. Колхоз выделял нам, как семье погибшего фронтовика, лошадь для обработки приусадебного участка и подвоза дров из леса. Дров требовалось много, дом плохо держал тепло, и нам постоянно приходилось утром топить русскую печь, а вечером – так называемый подтопок. Дрова мы заготавливали в лесу сами. В лесничестве приобретали порубочный билет, затем под контролем лесника пилили сухостой, укладывали в паленницы и по первому снегу вывозили. От холода по ночам спасались на полатях, спали все вповалку, рядом была печь, и кому становилось там холодно, перебирался на печку. Мы часто проводили время на печке долгими зимними вечерами - там при свете семилинейной лампы, когда был керосин, а иногда и при свете коптилки или свечки мы вслух читали книги. Вслух читать книги нам любил отец, его мы и вспоминали. Так я приобщился к чтению книг. А к чтению газет приобщился благодаря тому, что на время летних каникул школьную подписку на газету «Пионерская правда« отдавали нам. Я вел подшивку для библиотеки и имел возможность постоянно ее читать. На заработанные трудодни в колхозе иногда нам выдавали какие-то продукты, хотя редко и мало, но что-то да получали.
Запомнились колхозные коллективные обеды по случаю начала уборочной страды. На эти обеды нас тоже приглашали. На берегу пруда сооружался длинный стол на все сто семейств, молодежь бреднем вылавливала в пруду необходимое количество рыбы для ухи, в основном карасей. Женщины рыбу чистили и варили уху. Кто-то под большим секретом изготавливал самогон. Во время войны за самогонку строго наказывали. Обед длился до позднего вечера. Настроение у народа поднималось, а наутро начиналась битва за урожай, без выхоных и, в общем-то, без оплаты. Весь урожай увозился в фонд обороны, за этим зорко следил безвыездно проживавший в деревне уполномоченный из района, у которого на учете был каждый намолоченный килограмм зерна, о чем он ежедневно докладывал наверх по телефону из сельсовета.

Надо работать

Деревенские дети рано приучаются к труду. Рабочих
рук в колхозе не хватало, поскольку все мужчины
были призваны в армию. Колхозный бригадир
начал давать нам с Юлей, а с 1944 года и младшему брату
Анатолию наряды на работу.

Чтобы получать в колхозе какие-то продукты, брать лошадь для вывоза дров из леса, вспахивать приусадебный участок под посадку картофеля и других надобностей необходимо было зарабатывать трудодни. Поэтому уже с 1942 года и вплоть до отъезда в Сибирь в 1948 году я каждое лето работал в колхозе. Сначала ездил с ребятами сторожить по ночам коней в лес (в ночное), затем возил на лошади навоз в поле. Ходил вместе с матерью и Юлей на прополку сорняков, был поводырем лошади при окучивании картошки. Пас колхозное стадо. Ходил вместе с матерью и Юлей помогать знакомым сажать или копать картошку на так называемую «помощь», когда родственники и знакомые приходили и помогали, а хозяева устраивали вкусный обед. В последующие годы работал на более трудоемких работах. Какое-то время работал прицепщиком на тракторе, затем стал пахать землю на лошади – это была очень трудная работа. Плуг я переносить с борозды на борозду не мог, приходилось его перетаскивать волоком, было очень неудобно. Вдобавок ко всему, работать приходилось впроголодь.
Весна и лето, как правило, на протяжении всех лет войны были голодными, только к осени в колхозе что-нибудь выдавали на трудодни, да и в огороде что-то вырастало. Из-за малоземелья нам пришлось превратить двор в огород, где мы и выращивали морковь, лук, свеклу. В лесу созревали земляника, малина, грибы. А главное – к концу июля мы начинали подкапывать картошку, которой и уталяли свой голод. Малину сушили на листьях подсолнухов, получались лепешки. Мама выдавала мне по одной такой лепешке, когда я шел на работу в поле, где ее и съедал в полдник. Такую же лепешку получала и сестра, а вскоре стал работать в колхозе и брат Анатолий. Помогал нам выжить лес. Ранней весной мы, мальчишки, залезали на ели и собирали побеги, называемые сивирихой, на соснах побеги назывались кашкой. Хотя мы не знали, что эти побеги богаты витаминами, собирали их и ели всей семьей. Затем на опушках леса собирали щавель, землянику, ранние грибы, позже созревали ягоды малины, по берегам речки - ягоды черной смородины.
В годы войны хоть и не очень часто, но в деревню приезжала кинопередвижка. Электричество вырабатывалось динамомашиной, ручку которой нужно было крутить вручную. Киномеханик набирал мальчишек – добровольцев крутить «динаму» - по одному на каждую часть картины за возможность бесплатного просмотра всего кинофильма. Я однажды был в числе добровольцев, но мне показалось так тяжело это делать, что я еле смог докрутить ручку до конца части.

Жизнь без отца

Писем от отца не было уже больше месяца. Мы с не –
терпеньем каждый день ожидали прихода почты, вол –
новались. Оказалось не напрасно.

Гибель отца стала для нас настоящей трагедией. Похоронное извещение пришло где-то в конце февраля 1943 года. Мы вернулись из школы, а у нас дома было много женщин, и все плакали. Узнав в чем дело, я забрался на полати и тоже заплакал. Отца было по-настоящему жаль. Да и будущее пугало. Жизнь без отца, безоцовщина. И действительно, синдром безоцовщины наложил отпечаток на мой характер. Это проявлялось в неуверенности во многих моих начинаниях, в излишней стеснительности, в отсутствии нахрапистости, которая, в определенной мере, необходима каждому человеку, пробивающемуся в жизни без посторонней помощи и протекции. Протекции у меня никогда не было. Длительное время я постоянно чуствовал в себе какую-то ущербность. Наступило тяжелое время в нашей жизни, жизни в пору военного лихолетья. Мать осталась без кормильца с четырьмя малолетними детьми. Старшей из нас было в то время 14 лет, младшей всего полтора года.
Сейчас многие литературные чистоплюи не любят читать о невзгодах, перенесенных простыми людьми в годы войны. Они говорят, что нового уже ничего сообщить нельзя, у всех было одно и тоже: голод, утеря хлебных карточек, изнурительный труд и т д. Но я, тем не менее, не могу умолчать о тех тяжелейших годах жизни нашей семьи. Пусть еще один рассказ подтвердит всю горькую правду о невзгодах военного времени.
Матери, наряду с работой в колхозе, пришлось устроиться еще и сторожем в местную лавку (магазин). Это давало право получить рабочую карточку на продукты. Я всегда с содраганием вспоминаю об этой ее работе. Ей приходилось круглый год в любую погоду, в дождь и стужу, идти на ночное дежурство, без выходных и отпусков, в войну об этом никто даже и не помышлял, и находиться около лавки на улице. Сторожем она работала года до 1946, пока магазин не ограбили, а ее чуть было не засудили. Помог ей хороший следователь, который доказал, что иммитацию ограбления устроил продавец магазина, пытаясь скрыть свою растрату. Пролавец подгадал, когда мать рано утром вызвали на ферму - там опоросилась свиноматка, а в то время мать еще и в колхозе работала свинаркой. При опоросе ей надо было там присутствовать. Он увидел, что матери около лавки нет, и попытался использовать эту возможность, чтобы избавиться от растраты. Не удалось. Но, тем не менее, мы все очень тяжело переживали это происшествие и уговорили мать больше лавку не сторожить хотя и потеряли право на получение продуктовой карточки..
В последние годы войны и колхозники жили не богато, а мы и подавно, особенно бедно. Голодали каждую весну, вплоть до 1948 г. Каждую пасху до сих пор вспоминаю, как в 1945 г., проснувшись утром, я услышал всхлипывания матери, она плакала, нас нечем было кормить на завтрак. Я подошел к ней, она попросила меня сходить в Степановское и попросить у Кати (комиссарихи) что-нибудь из съестного. Мы пошли с братом Толей. По пути мне удалось его уговорить, пройтись по деревне и попросить милостыню под окнами. Он согласился, прошел. Подали мало, но он все же принес несколько блинов, да несколько кусков хлеба и картофелин. Катя , украдкой от своего «комиссара», положила нам в сумку несколько блинов - так пасху мы и отпраздновали. Днем я пошел к председателю колхоза и выпросил у него ведро картошки, мы выжили. Каждый день ходили на колхозные поля собирать оставшийся с осени перемерзший картофель, из него пекли лепешки. Один раз мы с Юлей ходили в Мари-Билямор на базар и купили там полпуда муки из лебеды за 350 руб.(почти наша пенсия), но ели лебеду с трудом, она была не вкусная, и уж очень черная. Больше лебеду не покупали. Одним из несчастий, свалившихся на нас после того, как мы пережили и оплакали гибель отца и гибель маминых братьев Сергея и Филиппа, погибших в 1944 г., было то, что нам пришлось продать корову.
Похороннки от маминых братьев Сергея и Филиппа пришли к нам, потому что оба они были холостыми, семей у них не было. Сергей, имея среднее образование, сразу после мобилизации был направлен на курсы младших лейтенантов, окончив их, попал на фронт в Прибалтику. Он знал наше тяжелое материальное положение, поэтому с получением офицерского звания стал присылать нам деньги, но это длилось недолго, в августе 1944 г. он погиб в Латвии. Филипп, призванный в армию в 1939 г., служил на Дальнем Востоке, в Спасске. В 1944 г. их дивизия прибыла на фронт. Его направили на офицерские курсы в поселок Юдино под Казанью. В октябре того же года он также погиб в Прибалтике, недалеко от места гибели своего брата, в Литве. Мама тяжело переживала их смерть.
Нам потребовались деньги, чтобы выкупить дом, в котором мы жили. Дом принадлежал семье маминого брата Ивана, они проживали в Архангельской области. После того, как Иван пропал без вести на фронте, приехала его жена с дочерью, но остановилась жить в другой деревне, а с нас потребовала деньги за дом. Со слезами мать отвела корову на базар в Сыпью, мы снова остались с одной козой. Даже в самые голодные дни у нас всегда был неприкосновенный кусок хлеба и стакан молока, предназначавшиеся для нашей маленькой сестры Гали.. Она знала об этом и была очень благодарна матери - до конца ее жизни заботилась о ней.

Лапти плел на всю семью

В наших краях в годы войны лапти были универсальной
обувью в любую погоду. Их носили почти все жители, кро-
ме учителей и других служащих. Злые языки придумали даже
анекдот, связанный с обсуждением первого послевоенного
пятилетнего плана. На вопрос:» Cколько же будет всего
пятилеток ?», отвечали : «Сколько на лаптях клеток,
столько и будет пятилеток «. Не угадали...

Учился я в школе нормально. Правда, в седьмом классе не любил ходить на занятия по четвергам, когда было по 6 уроков, очень утомлялся. Часто в этот день ходил в лес за липовыми лутошками, с которых снимал кору (лыко) для плетения лаптей. Нужно было 6-7 лутошек. Зимой я их привязывал к лыжам и волоком тащил, по глубокому снегу. По дороге не ходил, опасался встречи с лесником. Лапти плел на всю семью, а иногда даже и для некоторых родственников по просьбе матери. Мы ходили в лаптях все время. Пары лаптей, как правило, хватало человеку на месяц. Поэтому плести их приходилось постоянно. По четвергам готовил лыка, вил веревки, а по воскресеньям плел по два лаптя, т.е. пару. Один лапоть - до обеда, второй - после.
Школа запомнилась болтушкой и хорошими вестями с фронта. Болтушкой называли у нас в деревне картофельный суп, заправленный ржаной мукой, ею нас иногда кормили в большую перемену. Радиоприемников ни в деревне, ни в школе не было. Последние известия принимали в сельском совете, который располагался рядом со школой. Радостные сообщения с фронта сразу передавали в школу и просили школьников рассказывать о них дома. После болтушки мы кричали «УРА!» и бегали по партам до звонка на урок. Запомнились также уроки начальной военной подготовки. Нам давали деревянные макеты винтовок, мы строились и с песнями выходили заниматься строевой подготовкой. Я любил запевать единстенную песню, которую помню наизусть до сих пор - «По долинам и по взгорьям …»
Первым военруком в школе был наш дядя, брат отца - Федор. Он был призван в армию с третьего курса педучилища в январе 1943 г., но вскоре был тяжело ранен в бою на реке Свирь, и в сентябре прибыл домой на долечивание. Перешил свою шинель на полупальто, в нем и ходил. Работал он с охотой, нам с ним было интересно. Летом его снова призвали в армию, он благополучно дошел до Одера, а в 1947 г. демобилизовался.
В школе я получил кое-какой опыт организаторской работы – был избран председателем совета пионерской дружины. Участвовал в художественной самодеятельности, на концертах показывали физкультурные пирамиды. Руководил нашей школьной самодеятельностью вернувшийся раненым на войне учитель Иван Павлович, он прекрасно пел. Именно в его исполнении в деревне узнали о песнях военного времени поскольку радио в деревне не было, как, впрочем, и электричества. Не было в деревне и радиоприемников, их было приказано сдать с началом войны. Иван Павлович без всякого аккомпонимента исполнял новые для нас фронтовые песни: « Землянка «, « На позицию девушка провожала бойца…», « Ой туманы мои растуманы… « и др. В его исполнении мы также впервые услышали Гимн Советского Союза. Тогда каждого школьника Гимн заставили выучить наизусть. Мне кажется, это было оправдано, хотя и чересчур догматично. Но тот текст гимна я до сих пор помню. Даже сейчас, когда звучит музыка Гимна, на память приходят слова: « Союз нерушимый республик свободных сплотила навеки Великая Русь…».

Праздник со слезами на глазах

В соседней деревне жил юродивый юноша. В конце апреля
1945 года он бегал по деревням и радостно кричал : « В этом
году на неделе будет две пасхи, в этом году на неделе будет
две пасхи!». Действительно. День Победы был на одной неде-
ле с пасхой.

День Победы запомнился. Страна ликовала, но наша деревня встретила его слезами, плакали почти в каждом доме, более 50 человек односельчан погибли, несколько человек пропали без вести. Двое на фронте потеряли по одной ноге, несколько получили другие ранения. Один человек оказался дезертиром, один побывал в плену у немцев. Мужики от души попьянствовали на законных основаниях. Наш односельчанин дезертиром был всего 4 месяца. Он в апреле выписался из госпиталя в Казани, в часть не поехал, а пробрался домой и стал скрываться. Войну он так и встретил дезертиром, страшно ругал себя за то, что не вернулся в часть, на фронт он бы больше не попал. В июле была амнистия, его судить не стали, амнистировали как явившегося с повинной.
Дезертиров в округе было мало, кроме нашего еще один дезертир скрывался в соседней деревне Коршуны. Он жил в лесу, в землянке, но иногда ночевать приходил домой. На него донесли. Доносы, несмотря на всю деревенскую круговую поруку, процветали, т.к. без доноса, выследить в глухой деревне кого бы то ни было не представлялось возможным..Готовясь к задержанию дезертира, милиционер ночью засел под крыльцом дома (видно милиционер был не из робкого десятка), утром окликнул беглеца, тот не остановился, началась погоня, в нескольких метрах от леса милиционер выстрелил и ранил дезертира в ногу. Привез его в нашу деревню, в сельсовет. В ожидании распоряжения из района, усадил его около сельсовета. Многие сельчане приходили посмотреть на дезертира из любопытства. Никто ни презрения, ни гнева к дезертиру не проявлял, думали, а вдруг и кто-нибудь из наших окажется в его положении.
Нашего же дезертира после войны пришедшие фронтовики по пьянке в праздники несколько раз побили, и он вскоре уехал из деревни. Покинуть деревню пришлось также и вернувшемуся из плена односельчанину. Говорят, что, якобы, к нему лет через десять после войны приезжал его бывший сотоварищ по плену. Какие у них были разговоры - неизвестно. Но спустя какое-то время загорелся его дом, сгорел дотла. Наш дом стоял по-соседству, и был разобран при тушении пожара. Погорелец купил дом в нашей же деревне, недалеко от старого. Но прожил в нем очень недолго, дом снова кто-то поджег, спасти его опять не удалось. Строения деревянные, горят быстро, да и в деревне пожарной службы не было. Бывший пленный не стал больше испытывать судьбу и с семьей перебрался жить в город. Так нерадостно после войны сложилась жизнь в деревне и дезертира, и бывшего военнопленного. Не прижился также в соседней деревне Новосельское бывший власовец, его тоже фронтовики по праздникам навещали, хотя он и оправдывался, что предателем не был.
Война не только рождала героев, не только истребляла и калечила людей физически, но и зачастую растлевала морально. Другой наш сосед, простой деревенский парень, уходил а армию без дурных привычек, служил в конвойных подразделениях частей СМЕРШ. Там он пристрастился к спиртному, в конце войны был осужден за мародерство. Вернулся домой после заключения в начале 50-х годов в полном здравии, но работал в колхозе нехотя, от спиртного так и не отказался. Когда я приезжал в отпуск, он не уставал спрашивать меня:» Cкоро ли будет новая война? «. Так ему хотелось на фронт. Потом он переехал жить в город, но жизнь его и там не сложилась. Позже мой брат написал мне, «наш сосед сказал, что устал жить и повесил себя». И он, увы, был не единственным таким.
Категория: Новости | Просмотров: 248 | Добавил: thatingle | Рейтинг: 0.0/0
Всего комментариев: 0
Четверг, 28.03.2024, 13:40
Приветствую Вас Гость
Главная | Регистрация | Вход
Категории раздела
Новости [489]
Мини-чат
Наш опрос
Оцените мой сайт
Всего ответов: 2
Статистика

Онлайн всего: 1
Гостей: 1
Пользователей: 0
Форма входа
Поиск
Календарь
«  Июнь 2010  »
ПнВтСрЧтПтСбВс
 123456
78910111213
14151617181920
21222324252627
282930
Архив записей
Друзья сайта
  • Официальный блог
  • Сообщество uCoz
  • FAQ по системе
  • Инструкции для uCoz

  • Copyright MyCorp © 2024
    Создать бесплатный сайт с uCoz